«Старший советник суда Дроссельмейер не отличался красотой: это был
маленький, сухонький человечек с морщинистым лицом, с большим черным
пластырем вместо правого глаза и совсем лысый, почему он и носил красивый
белый парик; а парик этот был сделан из стекла, и притом чрезвычайно
искусно. Крестный и сам был великим искусником, он знал толк в часах и
даже умел их делать...»
«...Ведь крестный Дроссельмейер тоже ходит в прескверном рединготе и в смешном колпаке, но это не мешает ему быть милым, дорогим крестным".

Внешность Анвара Либабова, бывшего гeнepaльного диpeктopа клoyн-мим тeaтpa "Лицeдeи"; человека серьезного, даром что клоуна; говорливого, даром, что мим; и очень красивого, несмотря на гротескную внешность, далекую от канонов красоты, бритую голову и круглые черные совиные очки, кажется списанной с Гофманского Дроссельмейра. Вот только желтый сюртук («..."Бим-бом, бим-бом!" - часы глухо и хрипло пробили двенадцать ударов. Мари очень струсила и чуть не убежала со страху, но тут она увидела, что на часах вместо совы сидит крестный Дроссельмейер, свесив полы своего желтого сюртука по обеим сторонам, словно крылья») Либабов не захватил в Тель-Авив, куда приехал на несколько дней раздавать автографы и интервью, расточать комплименты дамам из пи-ар агентств, окруживших его плотным щебечущим неутомимым роем, и сняться в нескольких телепрограммах. Сюртука и парика не было, а чудеса были, на то Анвар Либабов – великий кудесник, прежде всего в отношениях с публикой, в чем сомнений после интервью с ним не оставалось.
(Вот штрихи к поведению Анвара: «Мне не надо стилистов, я сам себе стилист, обожаю ходить по барахолкам и покупать старые веши – от фонариков до остроносых ботинок. На тель-авивской барахолке я уже купил пару фигурок клоунов для своей коллекции).

- Первый вопрос – традиционный: что такое «Кракатук»? Можно ли это зрелище – огни под куполом, любовь на трапециях, силачи, крысы, зло и добро, и, в конце концов снег, падающий на зрителей, отнести к жанру «цирк-нуво»?
- Я считаю, что «Кракатук» - это чисто российское порождение, оригинальный проект, но сделанный, безусловно, не без влияния французского течения «цирк-нуво», к которому можно отнести цирки Блюма, Артхауз, уличный театр «Рояль де Люкс», работающий с огромными формами с помощью инженеров. В «новом» цирке важна атмосфера, состояние духа. Это не парад-алле, не дивертисменты, а цирк, концепция которого - цельное представление, цирк со своей структурой, с новой культурой - может в стиле рока, может в стиле театра. Но главное – это цельное шоу, а не отдельные номера, объединенные или разъединенные аплодисментами. Если в театре, висящее на стене ружье, должно выстрелить, то в цирке-нуво, если уж ставят трапеции, то из этого должно быть развернуто целое представление.

- Но в «Кракатуке» все равно есть привычный архетип цирка.
- Да, есть нечто от цирка шапито, есть множество трюков и эффектов, но при этом существует цельная идея и единая драматическая линия.

- Идея развлечь публику?
- Нет, идея подать в непривычной форме героев гофманской сказки.

- Почему вы, режиссер шоу Андрей Могучий и продюсер Олег Чесноков, все в один голос утверждаете, что «Кракатук» - «русская постановка», с русским духом? Матрешек в ней нет, от Чайковского осталось немного, Гофман писал на немецком, а цирк-нуво пришел из Франции.

- «Кракатук» - это вовсе не калька с западного цирка, а к жанру цирка-нуво я его причисляю, чтобы подчеркнуть его нетрадиционность. И это не театр, хотя бы потому, что мы там ничего не говорим, только я изредка несу какую-то абракадабрицу, абсурдный поток сознания из смеси русского и немецкого, звуковой комментарий к визуальному повествованию и полетам на трапециях. Хотя участники шоу, пришедшие в «Кракатук» из настоящего цирка, долго причисляли этот проект к театру. Слова в «Кракатуке» – это вставка в звукоряд, как шипящая пластинка, как отдаленное повествование, убаюкивание старой доброй сказки.

- «Русскость» проекта - это коммерческая уловка? Он изначально создавался с прицелом на Запад?

- «Русскость» проекта прежде всего в его искренности. На Запад за четыре года существование он пока что вывозился только на международный фестиваль во Францию. Перед нами стояла задача поставить нечто свое, чтобы было видно клеймо “made in Russia”, хотя поначалу мы не ориентировались на то, что это шоу будет показываться за границей. В этом проекте есть чисто русская чувственность, русское чувство, русский дух, если уж говорить патетически. Сейчас очень популярны крупные зрелищные проекты – мюзиклы, шоу, поставленные с размахом, но здесь, даже когда мы работали в больших залах на 3000 человек, мы сохраняли атмосферу чувственности, наши актеры играли саму жизнь и искренность, а не пытались изображать искусственные чувства. Я не против академической школы игры, профессиональных театральных навыков, но мне лично всегда нравились первичные студенческие показы с их пусть незавершенностью, но одновременно и с незараженностью коммерцией, искренней заинтересованностью. Именно эта искренность, желание сделать что-то свое и присутствует в нашем спектакле. В «Кракатук» Маша и Щелкунчик - не профессиональные актеры - не изображают чувства, а проживают их. И к тому же не на сцене, а на высоте 20 метров. «Русскость» «Кракатука» - в его искренности, открытости, в том, что актеры смотрят в глаза зрителям. Они не переигрывают, а проживают свои роли.

- Но в цирке ведь первичен трюк.
- Да, и это осталось, а вокруг трюка – любовь и музыка.

- Премьера «Кракатука» прошла в период белых ночей в Петербурге. Город, переполненный литературными образами, повлиял на фантазии создателей шоу?
- Конечно, «Кракатук» - питерский проект. Режиссер Андрей Могучий привлек к его созданию одних из лучших творцов города, пусть и не самых «раскрученных», но достойнейший петербургский андерграунд, людей творческих: великолепного видеоинженера Александра Малышева; потрясающего художника по костюмам Алексея Богданова, сотворившего те гигантские 10-метровые одеяния, которые вы увидите; авторов электронной, ди-джейской музыки Олега Гитаркина и Игоря Вдовина; театрального художника Сашу Шишкина, ставшего после «Кракатука» востребованным, медийным, работавшим в Москве во МХАТе и «Современнике», в Норвегии и Корее. Может это была цепью случайностей, но мне кажется, что то было закономерностью: премьера шоу прошла на пике белых ночей в здании цирка Чинизелли на Фонтанке.

- Труппа спектакля набиралась по всей России?
- Да, от Камчатки до Москвы, но за время подготовки и репетиций, длившихся год, все участники шоу пропитались петербургским духом, столь напоминающим мистику Гофмана, приобщились к культуре белых ночей.

- Что определило атмосферу спектакля – задание продюсера или петербургская мистика?
- Продюсер Олег Чесноков определил финансовую сторону и дал первоначальное задание: Гофман, Чайковский, цирк. Олег курировал проект от начала до конца, естественно, не мог не вмешиваться в дела художественные и организационные, но вместе с тем старался дать всем участникам максимум свободы. Проект зачинался в Москве, кастинг был собран по всей страны от Дальнего Востока и Магадана, люди приходили и уходили, приживались и не удерживались. Репетиции начались в Москве в центре циркового искусства, а потом благодаря могучей волей Андрей Могучего проект переехал в Петербург, поселился там и выпускался на Фонтанке, когда уже все было сращено.

- А когда настала ваша очередь грызть орех?
- За три месяца до премьеры Андрей Могучий позвал меня поначалу на роль Дроссельмейера, а потом, как-то спонтанно и быстро получилось так, что я стал играть и Мышиного короля.

- А кем вы себя чувствуете в этом спектакле? Мышиным королем о семи головах, мастером Дроссельмейром, клоуном, мимом, актером?
- Актером. Андрей изначально отсекал всю клоунаду и вытаскивал из меня актера, хотя одновременно мы репетировали цирковые трюки и фокусы. Андрей требовал, чтобы я не комиковал, не паясничал, а играл серьезно, и при этом играл в цирке, а не в театре. Из-за этого необычного сочетания, возможности эксперимента, неопределенности жанра, я с такой радостью и пришел в проект и продолжаю работать с режиссером Андреем Могучим уже в чистой психодраме, в спектакле «Не Гамлет».

- Получается, что благодаря цирковому проекту вы стали драматическим актером?
- «Кракатук» – это цирк-театр, там нет монологов, жарких дебатов на сцене. Но есть сочетание импровизации, пластики, невнятной речи, психологии. Я в первую очередь актер, и представляю в «Кракатуке» именно театральную сторону, хотя мне приходится выполнять цирковые трюки. Но актер там я единственный, а помимо меня есть акробаты, танцоры, жонглеры, циркачи всех мастей, многие из них – студенты, спортсмены. Проект лепился из свежей глины, там нет никакой накатанности, но есть много молодой искренней энергии, чистоты, настроения. Меня можно определить, как креативного актера – это я сам о себе так говорю. «Кракатук» - не искусственно взращенный проект, не отдельные номера, одетые на концептуальную ось, а выстроенное от начала до конца здание. Я же не участвовал во всем строительстве, появился в сказке Гофмана незадолго до премьеры. Но в какой-то момент вышел на арену, начал импровизировать и, по-видимому, Андрей увидел нечто необычное, некое двуличие. Ведь всякий актер мечтает сыграть две роли в одной, две противоположности в едином действии, двуликого Януса, обаятельного и омерзительного, ангела и демона, овечку и волка.

- Вы стоите в центре арены, ощущает себя главной осью спектакля?
- В нем все равны. Я не могу быть в нем чересчур контрастным – ведь в цирке это невозможно, там другие, по сравнению с театром, законы сценического пространства. В цирке нельзя себя выпячивать – можно упасть, причем в прямом смысле слова, если партнеры не будут поддерживать, держать тросы. Хотя поначалу на репетициях было заметно противостояние «балетных» и «цирковых», тем более, что поначалу с танцорами работал хореограф, а со спортсменами – тренер. Мне надо было забыть, что я – «Лицедей», что я - Анвар Либабов.
А насчет того, где я – в центре или нет, не скажу: нелегко ориентироваться на арене, в круглом пространстве, залитом массой света, где не понятно, где север и юг.

- Из многих видов искусства вы создали новый вид шоу?
- Да, и назвали его «Кракатук». В этом и проявилась гениальность Андрея Могучего: он срастил несращивамое, сроднил разножанровое, вывел генетически новый проект – «Кракатук».

Маша Хинич

Источник: http://www.mnenia.zahav.ru/ArticlePage.aspx?articleID=3383